Вечер приносит прохладу разгоряченной узкой улочке, тени постепенно вытягиваются ближе к северу, темное золото медленно заходящего солнца льется в окна дома, белые стены которого увиты цветами.
Внутри совсем немного мебели и много пространства. Золото стекает по стенам, очерчивает фигуры двух людей, путается в волосах, заглядывает в глаза, и, словно наяву, я слышу, как они смеются. Комната тонет в их спокойном звонком счастье. Время вокруг них - мед и патока; вечная юность, свет на самом донышке взгляда, улыбка, которую не удержать, драгоценный бисер слов, весь мир - в них.
Я вижу это так четко, будто смотрю фильм, будто кто-то снял это кино для меня на камеру и показывает, и говорит: смотри же, смотри, больно и пусто бывает только для того, чтобы потом, оказавшись там внутри, в этой пряничной сказке, ты острее чувствовала как завязывается в воздухе тонкий аромат цитрусовых.
Мое сердце пропускает удар, а следом второй, волосы ворохом рассыпаны по плечам, в бокалах искрится кисловатое вареное вино, и я - босиком - выхожу на крыльцо своего дома, и вдыхаю безумный запах цветущих апельсиновых деревьев, и мое никогда сметается оглушительно безбрежным всегда. Древние камни Старого города говорят со своими жителями, и не важно, могут ли они дотронутся до них сейчас или сама память о них стерлась тысячи лет назад.
И золото плещется у кромки горизонта, золото плещется на уровне моего сердца, и я тону в нем. Слушай, Израиль, это моя любовь, и я - в ней.
"Как прекрасны шатры твои, Яаков, жилища твои, Израиль! И я, по великой милости Твоей, войду в дом Твой, поклонюсь святилищу Твоему в трепете...". [Дварим, 23:21]